0«Ярославский регион» в 75-летнюю годовщину Победы в Великой Отечественной войне публикует книгу репрессированного и реабилитированного Советской властью ветерана Михаила Пеймера «Судьба простого человека».
Часть I. Здравствуй, Москва!
Мое отношение к Москве складывалось постепенно. Родился я в Харькове, в годы моего детства – столице Украинской Советской Социалистической Республики.
Председателем правительства Украины был в ту пору Павел Петрович Постышев. Он не был потомственным харьковчанином. Его бурная революционная молодость прошла на Дальнем Востоке и Сибири. Но приступив по направлению Компартии к своим новым полномочиям, он со всей страстью полюбил Украину и особенно Харьков. Постышев был талантлив, необыкновенно трудолюбив, обладал волей и каким-то особым обаянием руководителя, что позволило ему в короткий срок завоевать не просто авторитет, а преданность и даже любовь горожан. И не случайно именно в Харькове с первых же дней НЭПа начался строительный бум.
Я это вспоминаю сейчас, чтобы было понятно, почему первое знакомство с Москвой не произвело на меня того ошеломляющего впечатления, какое испытывали многие провинциалы, попавшие впервые в столицу молодого советского государства. Я жил в семье отца после его развода с моей матерью и вторичной женитьбы. В Москве у моей мачехи была родная сестра. Ее мужем был очень интересный человек – участник Революции и Гражданской войны, командир партизанского отряда, в мирное время работавший заместителем директора Института курортологии. У него было « Удостоверение Красного партизана», дающее весьма обширные льготы. Даже мне довелось несколько раз воспользоваться правом приобретения льготных билетов в театры, музеи, цирки, кино и даже парк им. Горького. В этой семье росла дочка, Леночка Владовская, на один год младше меня. Она стала мне другом детства и довоенной юности. Леночка была моим первым «гидом», посвящающим меня во все достопримечательности Москвы.
Впервые я оказался в Москве поздней осенью 1933 года. На Украине тогда был голод, факт которого сейчас используют всякого рода недруги России, считая его искусственно созданным «голодомором» и геноцидом украинского народа. Мой отец подписал договор с заезжим вербовщиком на переезд в Ярославль, в трест «Заводстрой» на должность начальника строительного участка, а позже – начальника ОНТиЗ, Отдела нормирования труда и зарплаты. По дороге в Ярославль нам предстояла пересадка в Москве. Было решено пару дней погостить в семье Михаила Радионовича Владовского. К тому времени я и в Харькове, и в Запорожье, где отец и мачеха последние два года работали на стройках риндустриальных гигантов и где именно был эпицентр этого «голодомора», привык уже к самостоятельности.
Спросив разрешение, я вышел из дома на Солянке, где временно жили родственники до переезда в новый дом на Красную Пресню, и зашагал в сторону Старой площади. Затем пересек площадь Ногина, постоял у дома с вывеской Наркомата тяжелой промышленности, и далее по Варварке перебрался на Красную площадь. То было старое Зарядье, замусоренное, неухоженное... По Красной площади сновали редкие легковые автомобили, называвшиеся «АМО», пугающие пешеходов гудками клаксонов. Куда чаще цокали копытами по каменной мостовой лошади, запряженные в пассажирские пролетки и фаэтоны, или грузовые громоздкие телеги «на резиновом ходу». Ничего нового я не увидел, все это было и в моем Харькове на Николаевской площади, на Сумской улице. Но шагая по огромной площади выше, в сторону Исторического музея и Казанского собора, я оказался у храма, превосходящего своим великолепием Благовещенский собор в Харькове. Далее я впервые увидел Спасскую башню с огромными воротами, у которых стояли две или три машины, ожидая пропуска в Кремль, и... мавзолей.
О Ленине я знал все. В общем-то, когда я родился, Владимир Ильич был еще жив. Мои познания, впрочем, как и всех мальчишек-школьников начальных классов, были более чем скромными. Я знал Ленина, Троцкого и Постышева. Увидев длинную очередь желающих войти в мавзолей, я пристроился к ней. Такого я еще не видел и терпеливо продвигался вместе с огромной очередью, в которой было много родителей с детьми, проявлявших нетерпение. Я нетерпения не проявлял, внимательно оглядывался на монументальные здания, Лобное место, памятник Минину и Пожарскому. Все это впечатляло, встраивалось в Память основательно, навсегда.
Не стану врать: вид гроба с мумией великого человека, «друга детей», произвел на меня какое-то удручающее впечатление. Многие дети дергали родителей, требуя повторного прохождения через мавзолей – у меня такого желания не было. И во всей последующей жизни я никогда больше не спускался по ступеням мавзолея.
Обратно я возвращался по Никольской, потом – вниз до знакомого уже «Наркомтяжпрома». Новые мои родственники были поражены моей спокойной деловой самостоятельностью. Но мне было уже без трех месяцев одиннадцать лет, и моей в семье, где все работали, я тоже имел свои обязанности: отводил сестричку в детский сад, «отоваривал» карточки в магазине. Кроме того, у меня была своя система знакомства с новыми городами, запоминания улиц, перекрестков, площадей. Когда мы через два дня отправились на Ярославский вокзал, наняв извозчика, то ничто больше не поражало меня. Те же тренькающие звонками трамваи со скрежетом колес по рельсам, те же вывески булочных и парикмахерских, та же булыжная мостовая и неухоженные тротуары. Знакомство с Москвой, а равно признание и любовь к ней – все было впереди.
У возможных читателей этих строк я рискую вызвать улыбку. Нет, не злую иронию, а именно добрую улыбку. Люди старшего поколения граждан Советского Союза помнят, что в довоенные годы, да и после, они всегда спорили на самые разные темы, горячо, убеждая друг друга в своей правоте. Например, оспаривали первенство в поэзии между Есениным и Маяковским. Моя мама, занятая приготовлением обеда или уборкой квартиры, пела романсы на стихи Есенина, категорически отвергая Маяковского, писавшего рекламы в окнах РОСТа. Пример таких реклам: «Лучших сосок не было и нет! Готов сосать до старости лет.» Мама возмущалась, например, военно-морской лирикой поэта-бунтаря:
«...По морям и водам носятся
Миноносец и миноносица;
- – - – - – - – - – - – - – - – - – - – -
А ударить довелось ему
По ребру по миноносьему!
Плачь и вой морями носится,
Овдовела миноносица!
И чего это несносен нам
Мир в семействе миноносином?!..»
А моя любимая тетя Кима, активная участница «Синей блузы», агитбригады эпохи НЭПа, начисто отвергала «безыдейное, декадентское» творчество Сергея Есенина. И такие споры были повсюду. Объектами споров становились и знаменитые оперные теноры того времени, Козловский и Лемешев. Оспаривая их приоритет, общество делилось на две непримиримые группы. Иногда эти разногласия доходили до полного абсурда. В первые годы моего заключения в Воркутлаге, когда меня после болезни признали непригодным для работы в шахте и направили на работу в Производственный отдел Стройконторы, вольнонаемная сотрудница отдела вместо обычного обмена приветствиями задала мне вопрос, кого я считаю лучшим – Лемешева или Козловского. Хорошо, что, редко теряя чувство юмора, я не принял ее за идиотку. Без всякого выражения на лице я сказал: Лемешева! И все – на этом весьма экзальтированная дама, бывшая заключенная, работавшая уже по вольному найму и позже оказавшаяся моей подчиненной, потеряла ко мне всякий интерес.
Споры футбольных фанатов и сейчас существуют. Но сейчас много команд, достигших международного класса. А тогда лидерами были две команды, «Спартак» и «Динамо», переменно занимавшие верхнюю строку в турнирной таблице. И болельщиками были не мальчишки, футбольные фанаты, а почти все население СССР. Когда в Москве по графику встречались в поединке эти две столичные команды, впору было объявлять «чрезвычайное положение» или «штормовое предупреждение».
Но главным предметом споров были два города, две столицы России – Москва и Ленинград. Сотрудники предприятий, командировочные в гостиницах, отдыхающие в санаториях, пассажиры поездов, собравшиеся за одним столом гости – все оспаривали мнение о величии, значимости, красоте, культуре и в конечном счете в превосходстве Москвы или Ленинграда. Я, как правило, в этих баталиях не участвовал. Недоставало знаний, информации. К тому же я никогда раньше не был в Ленинграде, да и для себя еще не сформулировал окончательно собственное мнение. Но с годами, по мере все большего познания Москвы, которое приобретал в систематических поездках к вновь приобретенным родственникам, из книг, кинофильмов, а позже участвуя в жизни столицы, ее защите от нашествия агрессора, я просто, без всяких споров, полюбил Москву. Одновременно, набравшись мудрости, я отдаю должное каждому городу за свою самобытную историю, свой стиль и архитектуру, свои достижения, за своих граждан.
Вновь я оказался в Москве уже летом 1935 года, в каникулы после окончания 5-го класса. Наши родственники уже получили квартиру в новом доме на Красной Пресне, что на несколько домов отстоял от весьма популярных в ту пору Краснопресненских бань. Само расположение нового места жительства определило мое последующее знакомство с Москвой. Красная Пресня, Застава, зоопарк, Кудринская площадь (площадь Восстания), Малая Никитская, Герцена, Воровского, Смоленский бульвар, Смоленская площадь, Арбат... Я перешел уже в шестой класс, и если кто-то скажет, что тогда я еще ничего не понимал, пусть вспомнит себя в том возрасте. Конечно, есть разница в изложении – из уст взрослого, вспоминающего свое отрочество, или из уст самого отрока. Но Москву я начал постигать, восхищаться, любить.
Сегодня, конечно, все выглядит совсем не так, как это было восемьдесят пять лет назад. Пресня почему-то напоминала мне улицу Екатеринославскую в Харькове своими маленькими магазинами, киосками, ремесленными мастерскими, парикмахерскими. Но зато ряд прекрасных коттеджей на Малой Никитской, отданных для размещения посольств, поразили меня гармоничностью, индивидуальной красотой. И это было повсеместно: я находил такие места и строения, останавливался, любовался. Иногда Лена соглашалась гулять со мной по Москве, рассказывала мне о прошлом, о происхождении некоторых зданий, хотя ее познания были примитивны и весьма ограниченны. Она впервые повезла меня в Центральный парк им. Горького, и я увидел Крымскую площадь, Крымский мост, величественный и красивый; Калужскую (Октябрьскую) площадь. Кинотеатр «Ударник» еще строился у Каменного моста, а «Художественный» на Арбатской площади уже функционировал после реставрации. Он стал для меня на долгие годы любимым. Но я готов был ехать на другой край Москвы, куда-то в Лефортово, ради посещения нового кинотеатра «Родина» на Семеновской площади.
Москва тридцатых годов сегодня едва узнаваема. Было тогда всего лишь два кольца, Бульварное и Садовое, выполнявших роль распределителей транспортных потоков по всем радиальным магистралям. Не было МКАДа, Четвертого кольца; не было огромных, так называемых спальных районов. Москва была для меня более понятной, уютной, «домашней». По мере наполнения городских улиц современным Транспортом постепенно стирался налет русской патриархальной старины, свойственной именно русским городам, которые не спутаешь ни с Прагой или Барселоной, ни с Пекином или Мюнхеном.
Что бы там ни говорили, Россия была и остается европейским государством, тяготеет к общей европейской культуре, являясь одним из главных поставщиков многогранной культуры в общий Европейский Храм культуры и науки. Но в те годы, когда впервые появился дорожный знак, запрещающий автомобильные гудки и прекратились «переклички» клаксонов, Москва оставалась еще девственной в плане урбанизации 20 века, оставалась доставшейся нам от Российской Империи в наследство.
Зимние школьные каникулы в 1936-м году мне вновь довелось провести в Москве, у дяди Миши. Для мальчишки из Ярославля, бывшего тогда еще районным центром Ивановской области, эти каникулы в столице были ошеломляющими и яркими, ставшими знаковой страницей памяти на всю жизнь. Весь Парк имени Горького, со всеми его аллеями, набережной, площадками был превращен в каток. Втроем – у Лены появился постоянный друг, школьный товарищ,- мы раскатывали по хорошему льду, участвуя во множестве веселых мероприятий. Друзья мои приезжали в Парк со своими коньками, а мне брали напрокат, но хорошо отточенные.
Москва все больше преображалась. Все меньше стала соответствовать молве спорщиков, сторонников Ленинграда, что Москва,- это «большая деревня». Сохранялось лучшее, сносилось уродливое, ветхое. Вместе с Леной я радовался каждому новому дому, ансамблю улицы или площади, новым трамваям и троллейбусам, станциям метро. В ту пору для детей в кремлевских залах, насколько мне известно, не устраивали елку, но зато в Колонном зале Дома Союзов почти две недели была и елка, и представления, и бесчисленные игры. Известные артисты, в том числе Леонид Утесов со своей дочерью Эдит, являлись ребятам в образе Деда Мороза и Снегурочки. Михаил Радионович довез меня и Лену к Дому Советов и провел в здание. Мы, как говорится, с места в карьер оказались втянутыми в общий хоровод. Был концерт, были танцы и игры, были подарки.
Много позже, в феврале 1944-го, когда я командовал батареей в 24-й Гвардейской бригаде ГМЧ, комбриг, полковник Горохов, дал мне отпуск на две недели за какие-то заслуги. Не помню точно какие, но помню, что в штабе и Политотделе бригады из двенадцати батарей мою батарею считали одной из лучших. Меня довезли с переднего края Западного фронта до Смоленска, где уже функционировала железная дорога и работал изрядно разрушенный вокзал. По дороге к родительскому дому мне предстояла пересадка в Москве, где при регистрации в Комендатуре мне выдали талоны на обед в «Метрополе» и...билет на концерт Леонида Утесова в Колонном зале.
Сегодня даже невозможно рассказать об охватившем меня восторге, когда после огневой позиции и наблюдательного пункта в заснеженной Смоленщине, после ежедневных столкновений с противником, я оказался в этом великолепном дворце. Колонный зал Дома Союзов напомнил мне не такое уж далекое, но, по ощущениям, давным-давно прошедшее мирное детство и прекрасную, полную восторженных надежд юность. Кроме посещения концерта, все оставшееся время до отправки своего поезда с Ярославского вокзала я пешком ходил по Москве и как «заправский» москвич вспоминая любимые места и здания, события мирные, далекие, довоенные. Вспоминал и Огненное полугодие 41-го, когда Москва стала не только прифронтовым городом, а настоящим фронтом.
И еще два довоенных события, связанных с Москвой, остались в памяти выпукло, с красочной подсветкой. В 37-м, когда в «Правде» появилась передовая статья Первого Секретаря Московского Обкома ВКП(б) Н.С.Хрущева, о беспощадной борьбе с «врагами народа», о «Ежовых рукавицах», призванных очистить страну от этой нечисти, в Ярославле трест «Заводстрой» подвергся основательной чистке. Начальник, главный инженер, начальники двух ведущих отделов треста оказались неожиданно для всех, в том числе для них, теми самыми «врагами», которые собирались разрушить нашу Родину. Чекисты разрушили трест – не полностью, но основательно. Моего отца не тронули: он не был членом Партии, не был делегатом 17-го съезда Партии, не принимал участия в полемике сторонников Троцкого и сторонников Сталина. Но после этих событий он на всякий случай перебрался на работу в трест «Севстройпуть» Наркомата путей сообщения, в котором сделал дальнейшую карьеру, принял участие в годы Отечественной войны в реализации заданий Комитета Обороны и доработал до выхода на пенсию.
На новом месте работы у отца появился служебный автомобиль, «газик» с откидным верхом, последователь «Амо», подвергшегося легкой модернизации. Вот на этом автомобиле отец с водителем отправился в Москву, в «Цужелдорстрой»,- Центральное управление железнодорожного строительства, располагавшегося в ту пору у Красных ворот. Ехал он туда с каким-то отчетом, который меня не касался. Но в ту поездку отец взял и меня, чтобы после возвращения из пионерского лагеря я «не болтался во дворе с кем попало».
Это было первое мое путешествие из Ярославля в Москву по дороге, которую прокладывали и совершенствовали Ярослав Мудрый, Александр Невский, князья Ростова Великого, Ярославля и Суздаля, Иван Грозный, Петр I... Я ехал не просто «затаив дыхание», а вообще едва дыша от восторга, от возможности потом рассказать пацанам и Ленке об этом путешествии. В то лето по всей дороге у древних домов множества деревень буйно цвела сирень. Папа с водителем наломали огромный букет веток, истекающих дурманящим ароматом, обложили меня ими на заднем сидении, оставив достаточный сектор обзора. Оказалось, что водитель был родом из одной деревни, в которой мы сделали остановку с отдыхом и обалденным деревенским обедом, приготовленным в горшках в русской печи. Слово «экзотика» тогда не состояло в моем словарном обиходе, но что-то похожее я испытывал. К тому времени я уже читал Фенимора Купера, знал уже о невозмутимости могикан и ирокезов. Подобно им я был излишне серьезен и сосредоточен, но внутри меня все ликовало и клокотало, готовое прорваться наружу.
Вот так, поначалу борясь со сном после обильного обеда, но потом сгорая от гордости, новизны, новых впечатлений от бульваров и улиц Москвы, на которых раньше не бывал, утопающий в сирени, я ехал по моей любимой уже столице. На этот раз – минуя уже Калужскую, Павелецкий вокзал, множество старинных усадьб до Красных ворот. К Владовским мы тогда не заезжали – Михаил Радионович тоже оказался «врагом» и стал жертвой «ежовых рукавиц». Но он, видимо, родился в рубашке. Репрессии тогда не назывались сталинскими. Имя вождя народов оберегали от скверны, а все эти злодеяния были списаны вместе с Ежовым, стремительно осужденным и расстрелянным. Назначенный вместо Ежова Лаврентий Берия одарил счастливчиков «оправданием» и «освобождением». Что являлось основанием для избрания кандидатов на «невинно осужденных» – неизвестно, но бывший красный партизан Михаил Владовский вышел из ворот «Лубянки» живым и не утратившим оптимизма уже в 39-м году. А мы тогда на обратном пути остановились на ночлег у родственников водителя машины. Ночь была теплой, по лунной дорожке я после ужина добрался до автомобиля, окинул взглядом звездный шатер над головой и мгновенно заснул на заднем сидении.
Второе событие произошло в следующем году. В марте 1938-го меня приняли в комсомол. Ехать в пионерский лагерь я не захотел, считая себя уже выросшим из такого проведения школьных каникул. Отец всегда был озабочен моей учебой и каникулами. В Профсоюзном комитете он приобрел для меня путевку в лагерь Спортивного общества «Стрела», состоявшего в составе «Буревестника», но бывшего в подчинении Железнодорожного ведомства. Лагерь располагался в Московской области, в ухоженном лесу, недалеко от «Платформы 64 км», где останавливались все пригородные электрички. Еще до поездки в лагерь папа вручил мне две майки-безрукавки (футболки тогда не были еще распространенной спортивной формой) с эмблемой «Стрелы».
Лагерь, его руководство, организация отдыха, спортивных состязаний и культурных мероприятий оказались настолько интересными, что расставаться с ним после окончания срока путевки мне было очень жаль. К нам приезжали мастера спорта, давали, как говорят сегодня, мастер-классы. Открытый кинозал работал с наступлением темноты ежедневно, а фильмы, поступавшие для демонстрации в столичных кинотеатрах, привозились в кассетах с небольшим интервалом. Один раз приезжала группа артистов цирка, гимнасты которой после окончания официальной программы делились с ребятами, начинающими спортсменами и имевшими уже звания кандидатов в мастера, некоторыми секретами и приемами мастерства.
Кроме спортивных соревнований между отрядами, в первые же дни после приезда была создана творческая группа из желающих проявить себя в концертной самодеятельности. Их концерты были многогранны и успешно конкурировали с «Москонцертом», который пару раз приезжал в наш лагерь. Это был лагерь старшеклассников, студентов начальных курсов – детей сотрудников наркомата путей сообщения и его ведомств. Говорили, что курировал его сам Лазарь Моисеевич Каганович.
Мне было тогда всего лишь 15 лет, я не мог тягаться с большинством «продвинутых» парней и девчонок из московских школ и вузов. Но никто из моих новых друзей в нашем отряде, сформированном из школьников-старшеклассников, даже не намекнул на мою провинциальность или отсталость. Я подружился с парнем, гимнастом, кандидатом в мастера спорта, и его подружкой, живших в Плотническом переулке на Арбате. В воскресные дни некоторые москвичи ездили домой, что разрешалось администрацией лагеря. Мои друзья (вот тот редкий случай, когда я не запомнил их имен) и меня забирали с собой. Помню их старый двухэтажный дом в типичном арбатском проходном дворе, скрипучее крыльцо, собаку-таксу. Наша дружба не оборвалась сразу после отъезда из лагеря, какое-то время мы еще переписывались и даже встречались. Позже, когда я стал членом «Клуба туристов», когда впервые влюбился в Лидочку, озорную девчонку из нашей школы, эта дружба тихо угасла, в том числе из-за ревности моей возлюбленной. Но в памяти остались высокий улыбчивый парень с мускулистым спортивным торсом и стройная, как березка, девчонка, отличавшиеся от моих ярославских друзей какой-то явной «столичностью» и «арбатством». Я до сих пор ясно помню их уютный дворик с турником, газоном, помню собачку – таксу, настороженно ждущую ласки и вкусного подарка…
В Москву война пришла ровно через месяц после нашествия германской армии на нашу страну. Война уже бушевала, уже фашисты заполонили приграничные города и села, тысячи солдат и командиров Красной Армии оказались в окружении, в плену. А мы, курсанты Московского Краснознаменного Артиллерийского училища имени Красина, пока жили и учились, как и прежде. В столовой на столах для четырех курсантов все так же стояли фаянсовые супники с половниками, вазы с выпечкой и хлебом; те же официантки в форменных платьях и передничках подавали вторые блюда и компот. Не нарушалось пока расписание занятий и общий регламент. Да, в общем-то, вся Москва жила пока по инерции в довоенном ритме.
Училище наше располагалось на территории казарм старого Александровского училища на Хорошовском шоссе. Восточнее были Ипподром, станционные пути и Белорусский вокзал. Ближе к училищу вольготно раскинулось Ваганьковское кладбище и Боткинская больница. На запад по шоссе, в сторону Серебряного бора, следовали Холодильник № 6, танкодром, Центральный авиапорт... Во второй половине июля все эти знаковые места стали прибежищем засланных лазутчиков, наводчиков для вражеских бомбардировщиков.
В начале июля на плацу училища нас поставили в известность о злонамеренном предательстве командующих Прибалтийским и Особым Белорусским военными округами, Кузнецовым и Павловым, а также о скором и справедливом суде и возмездии,- расстреле предателей. Через несколько дней на том же плацу приезжий генерал высокого ранга и человек в штатской одежде, к которому были с уважением обращены взоры всех сопровождающих, рассказали, что училище наше отныне будет Гвардейским. Нам сообщили, что это звание присваивается впервые в Красной Армии, и что нам его пожаловали как предварительный аванс за выполнение предстоящих боевых заданий. Что у нас на вооружении будут теперь не корпусные 152-х миллиметровые орудия, а установки залпового запуска несущих ракет со 132-х миллиметровыми снарядами. На следующий день курсантов трех огневых дивизионов возили в Софрино, на артиллерийский экспериментальный полигон, где продемонстрировали залп только двух установок, ознакомили с материальной частью этих новых «орудий» и рассказали о всех параметрах и огневой мощи нового оружия, пока неизвестного противнику.
Постепенно война меняла жизнь Москвы, в том числе и нашего училища. Опустели полки в магазинах, вновь появилась карточная система. Огромные витрины магазинов, гостиниц и ресторанов укрыли штабелями мешков с песком, фасады зданий покрыли цветным камуфляжем. Все военные школы, училища, академии, другие формирования Московского гарнизона по графику обязаны были дежурить по городу, прежде всего на вокзалах, площадях и промышленных предприятиях.
В училище сначала исчезли со столов супники, потом вазы с выпечкой, официантки подавали на столы строго дозированный завтрак, обед и ужин, а потом пропали и официантки. Сами курсанты, дежурившие по графику в пищеблоке, подавали на столы, убирали пустую посуду. Младший командный состав, сержанты и старшины, в основном опытные старослужащие, были откомандированы в действующую Армию, а их обязанности стали исполнять курсанты, которым были присвоены звания соответственно должности.
У меня петлички на гимнастерке украсились тремя треугольничками – я был назначен помощником командира взвода. К своему дежурству по столице мы готовились основательно: драили пуговицы и пряжки, подшивали подворотнички, сапоги чистили до зеркального блеска. Командиры, включая и сержантский состав, крепили шпоры на сапоги и надевали через плечо шашки в сверкающих ножнах. Комендатура располагалась на Арбате, у театра Вахтангова. Училищная колонна шествовала в комендатуру по улице 1905 года, по Красной Пресне со знаменем, училищным оркестром, который чередовал «Прощание славянки» с другими песнями. Да и пели мы развеселые, совсем не строевые песни, вроде «Марфуши» из репертуара Петра Лещенко. Пешеходы останавливались, из домов выходили жильцы, на их лицах появлялись улыбки. Усталые москвичи сбрасывали уныние, приветствовали нас, видя молодых, начищенных и отутюженных воинов, готовых не допустить врага в столицу. А мы чеканили шаг и с каким-то озорным задором пели:
«...Марфуша наша краше
Самой красы весны!
В нее в деревне нашей
Все парни влюблены...»
Вражеские бомбардировщики с самого начала войны пытались прорваться к Москве. Но небо столицы охранялось всеми средствами ПВО – целым лесом аэростатов, подразделениями зенитных орудий, мощных прожекторов и звукоуловителей, а также истребителями. Немцы усиливали натиск, и несмотря на значительные потери, теряя самолеты и «прославленных» асов, все же пробивались к Москве. Первая бомбежка обрушилась на город 22-го июля. С наступлением осени бомбежки стали ежедневными. Активизировались наводчики, подающие сигналы летчикам, обозначая значимые объекты для нанесения удара. Тысячи, десятки тысяч маленьких зажигательных бомб сыпались на крыши жилых домов. Все население было включено в борьбу с пожарами, ликвидацию «зажигалок».
Курсанты с августа перешли на новый распорядок жизни и учебы. Время занятий не только не сократили, а на два часа увеличили, отменив все второстепенные предметы, сосредоточив все учебное время на прикладной теории и огневой практике на плацу. На сон отводилось не более пяти часов, подъем происходил и в три, и в четыре часа утра, не считая сигнала тревоги в случае пожара в отведенной нашему училищу зоне. Мы ликвидировали пожары, устраивали засады для обнаружения наводчиков. Поймать никого, как правило, не удавалось, но спугнуть, не допустить прицельной бомбежки объектов, особенно огромного путевого хозяйства Белорусского вокзала, у нас все-таки получалось. Вернувшись в казармы, мы умывались, завтракали и отправлялись на занятия.
Дежурства стали не просто прогулками по обезлюдевшим улицам и площадям, а частыми столкновениями с мародерами, паникерами, мелкими и крупными ворами и воришками... В таком режиме учиться с каждым днем становилось трудней, курсанты засыпали буквально стоя, сидя на лекциях, над миской каши в столовой.
В октябре два дивизиона заняли рубеж в полосе обороны 16-й армии. А два других, один огневой и дивизион АИР (артиллерийско-инструментальной разведки) продолжали в городе борьбу с пожарами и лазутчиками. Начались серьезные потери, в оперативных сводках появились строки «убиты», «ранены». Начальника училища полковника Баженова, блестящего офицера, назначили на должность начальника артиллерии Западного фронта. И другие офицеры училища получили назначения в действующую Армию. Видимо, потери курсантов заставили командование принять решение о немедленной эвакуации училища с остатками курсантов на Урал, чтобы сохранить будущих гвардейских офицеров-ракетчиков, необходимых для формирования частей с установками массового огня, успешно прошедшими боевые испытания.
Мы покидали Москву именно в день исторического парада войск на Красной площади, когда подразделения и части Красной Армии после прохождения перед мавзолеем отправлялись на боевые позиции. А три эшелона с курсантами Первого Гвардейского училища, с учебными орудиями и всем училищным хозяйством покинули станцию Москва- сортировочная. Уезжали молча, тревожно, опасаясь за судьбу столицы, но все же веря, что врагу в Москву не войти. Лично я, затаив ненависть к фашизму, навсегда запомнил Москву именно такой в ту тяжелейшую осень 41-го: не сломленной, ощетинившейся непонятными для врага патриотическим духом и готовностью отстоять любой ценой нашу Родину, наш народ от вторжения гитлеровских войск.
После окончания училища я получил назначение в 72-й Гвардейский полк ракетных установок – «Катюш». Кто первый назвал наши орудия «Катюшами», я так и не знаю. Но название это в короткий срок стало постоянно употребляемым. Мы воевали на Брянском фронте, южном фланге обороны Москвы, а в конце июля полк срочно, кружным путем, железнодорожными эшелонами был переброшен в Сталинград. Все двести дней этого величайшего сражения за Сталинград полк постоянно был в боях. И только в апреле 42-го нас доставили в Москву на пополнение личного состава и получение новой техники.
Казалось, мы не были в столице целую вечность. И возвратившись после беспрерывных боев, мы были приятно удивлены происшедшими переменами. Исчезли укрытия из мешков с песком, камуфляжная раскраска фасадов. От противотанковых выбоин не осталось и следа. Стояла прекрасная солнечная погода, весна буйствовала на площадях и улицах. Репродукторы, по которым год назад передавались распоряжения комендатуры, теперь наполняли город песнями и маршами, да и сами москвичи преобразились – в весенней одежде, деловито спешащие, но какие-то праздничные, улыбчивые, приветливые.
На улицах не было уже марширующих войсковых частей и подразделений, исправно работал транспорт. Многие творческие коллективы вернулись в Москву после вынужденной эвакуации, работали театры. Так, Театр оперетты работал тогда в саду «Эрмитаж». Узнав о приезде нашего полка, театр поставил для нас спектакль «Марица» Имре Кальмана. Мы до этого были уже расквартированы в поселке Дзержинском, что в пяти километрах от Люберец. После тщательной подготовки мы доехали электричкой до Москвы, построились у Казанского вокзала и строем прошагали до театра. Это был щедрый подарок боевому полку, одержавшему в числе других частей блестящую победу в битве за Сталинград!
Много лет спустя, когда я стал профессиональным строителем, руководителем одного из управлений комбината «Печоршахтострой», я стал частым гостем в Москве. Вновь организованный главк «Союзшахтострой» располагался в здании бывшего Наркомата тяжелой промышленности на площади Ногина. Потом, когда Никита Сергеевич Хрущев начал свои преобразования Москвы, когда старые арбатские «трущобы», проходные дворы, собачью площадку безжалостно сокрушили, проделав «просеку» для будущего Калининского проспекта, Министерство угольной промышленности заняло одну из башен этого проспекта. А несколькими годами позже «Союзшахтострой» получил отдельный особняк в самом начале Плющихи, берущей начало от Смоленской площади.
По долгу службы путешествовать в Москву мне приходилось довольно часто. И места временного проживания на период командировки менялись по мере развития первопрестольной и строительства новых гостиниц. Раньше командированным из угольных бассейнов страны чаще всего давали талоны в гостиницу «Москва». Но были и другие варианты, вроде «Пекина» и даже «Советской» – бывшего «Яра». Потом в Зарядье построили гостиницу «Россия», напоминающую огромный инкубатор с ячейками для двух проживающих. И хотя до Плющихи было далековато, приезжие были довольны этой огромной гостиницей, с постоянно снующими постояльцами по бесчисленным узким, полутемным коридорам и лифтам – мы не очень-то были избалованы бытовыми удобствами, не говоря уже о комфорте, вообще считавшимся в те годы излишеством.
Позже на Смоленской площади построили отель «Белград», более приличный по европейским меркам. К тому же не нужно было никуда ехать, главк располагался в сотне метров от гостиницы. Для меня имело огромное значение не только это удобство. Я навсегда полюбил Москву, даже все преобразования, новостройки. Они иногда огорчали, но чаще радовали меня. Новые здания на Смоленской площади вписывались в общий архитектурный ансамбль, делали площадь наряднее.
Каждый раз приезжая в Москву, я находил время для пеших прогулок по городу, часто очень протяженных, испытывал при этом радость и удовлетворение. И независимо от частоты этих приездов, я каждый раз, когда в вагоне поезда или в салоне самолета пассажиров по радио извещали о прибытии в столицу нашей Родины, город-герой Москву, невольно подтягивался, даже вставал по стойке «смирно», и радостный трепет перехватывал дыхание. Ну, здравствуй, Москва!
Две тысячи восемнадцатый год совершенно неожиданно подарил мне праздник, о котором я раньше только мечтал. В начале апреля я услышал в телефонной трубке знакомый голос заведующего районным отделом социальной защиты. Мне задали вопрос, хотел бы я поехать в Москву на праздник Победы, и есть ли у меня силы для такой поездки, учитывая возраст. Так я стал участником торжества на Красной площади 9-го Мая по случаю 73-й годовщины Великой Победы. Руководил группой ветеранов директор департамента труда и социальной защиты населения города Ярославля Сергей Ивченко. Мы приехали в Москву накануне торжества и поселились в «Метрополе». После короткого отдыха и обеда я вышел из гостиницы. Волновался очень, словно впервые увидел столицу – Москва была в праздничном убранстве, светящаяся. Долгий майский день медленно сменялся сумерками, зажглись огни освещения и подсветки зданий. Все улицы и площади до отказа были наполнены гуляющими.
Я был в костюме с орденами, медалями и Георгиевской лентой, что тотчас же привлекло внимание множества гуляющих иностранцев, гостей Москвы. Меня буквально «атаковали» любители фотографироваться, обращались на разных языках, дополняя просьбу жестами, улыбками. Одна супружеская пара передала мне на руки своего малыша. Гости из городов нашей страны тоже просили сфотографироваться. Только потом, вернувшись в гостиницу, я прикинул, в какое количество городов России, зарубежных стран попало мое изображение.
Но главным была моя встреча с Москвой. До позднего вечера я бродил по площади Революции, по Неглинной, у фонтана перед Большим театром... Все ликовало во мне, мысленно я пел марш «Прощание славянки», хотя ногами воспроизвести этот марш уже не мог, не те годы. Как же удивительно создан мозг человека! Я ходил, вспоминая все, что было связано с Москвой, заново переживая огромную жизнь в течение короткой прогулки, длившейся всего пару часов. На этот раз Москва предоставила мне, участнику Отечественной войны, комфортабельный номер в гостинице, отличный обед и ужин, подчеркнутое внимание и уважение персонала к бывшему воину и победителю. Это было очень приятно. Преодолевая старческую сутулость, я даже выпрямлялся, да и походка становилась более твердой. Хотелось сказать всем слова благодарности за память и признание заслуг, обнять и прижать к груди. Честно говоря, этот предпраздничный вечер, восторги и фотографирование с иностранными гостями, цветы в знак благодарности в моем лице всему поколению за Победу над фашизмом – все это, не предусмотренное регламентом поездки в Москву, оставили добрый след в душе до конца жизни! Перед тем, как войти в вестибюль «Метрополя», я немного постоял у дверей с большим букетом цветов, приходя в себя после этого парада всеобщего признания.
На следующий день, сидя в пятом ряду трибуны слева от мавзолея, я с восторгом и гордостью за Родину смотрел на парад войск, на демонстрацию мощи и державности, на огромное достижение всего народа, создавшего все это за неполных два десятилетия. Я был не одинок, когда в радостном порыве многие встали и аплодировали не только участникам Парада, а всему этому торжеству, Москве, Державе. А в душе звучала песня...
Этот 2018 год одним подарком не ограничился. Моя младшая сестра со своим супругом, самая состоятельная семья в нашем семейном клане, решили собрать родственников, желающих и могущих приехать, на совместную встречу Нового года. И хотя эта семейная пара постоянно живет в Париже, встреча была организована в Москве. Такой выбор был не случайным. Москва в последние пару лет превзошла многие столичные города по благоустройству, красоте, праздничному убранству, количеству и качеству культурных центров и мероприятий. Татьяна и Майкл заранее приобрели билеты на новый и по времени создания, и по режиссерским технологиям мюзикл «Анна Каренина». Поход в театр состоялся 30-го декабря.
А на следующий день, 31-го декабря, мы сидели в огромном новом концертном зале в Зарядье на концерте симфонического оркестра Михаила Плетнева. Все это было необыкновенно величественно. И парк на месте унылого здания гостиницы «Россия», позорящего своим убожеством Красную площадь и набережную; и этот новый, уютный, несмотря на внушительные размеры, зал; и концерт фортепиано с оркестром Рахманинова, в котором партию рояля исполнял Плетнев; и молодые вокалисты, исполнявшие оперные арии и романсы.
По времени все было рассчитано так, что после концерта у нас оставалось время для перехода в ресторан «Зарядье». Там за круглым столом у самого стеклянного витража на всю высоту зала, обращенного к Кремлевской стене, после выступления Президента страны начался этот яркий и увлекательный новогодний ужин. Признаюсь, что такое нагромождение развлекательных событий просто ошеломило меня. Я со своими более чем скромными возможностями не смог бы вновь, спустя восемьдесят пять лет, оказаться в этом древнем историческом Зарадье, реконструированном, ставшим изюминкой новой Москвы. На следующий день, уже в новом, 2019-том году, отдохнув от бурно проведенной встречи Нового года, мы к двум часам дня собрались на причале у высотного здания бывшей гостиницы «Украина» и перешли по сходням на прогулочную яхту. Это был для нас сюрприз, своего рода заключительный аккорд всего сценария семейной встречи. На верхней палубе был накрыт стол, за которым уселись более двадцати человек. Кроме родственников, участников новогоднего вечера, появились новые лица, друзья и коллеги организатора и основного спонсора всех мероприятий.
Яхта бесшумно тронулась и легко, как огромный лебедь, поплыла по большому водному кольцу вокруг Москвы. Сначала было светло, потом наступили сумерки, огромный город расцвел красочным сиянием всей праздничной иллюминации! Я не отрываясь смотрел на проплывающие за бортом яхты знакомые мне, навсегда полюбившиеся набережные и парки, здания и архитектурные сооружения... Я попросил тамаду предоставить мне право для тоста. До меня уже провозглашались здравицы всем собравшимся, а дамам и организаторам персонально. Все собравшиеся были – кто больше, кто меньше, но значительно моложе меня. Меня слушали с уважением и интересом. А я начал с того, что в 1933 году я впервые приехал в Москву, впервые оказался в Зарядье... Я старался уложиться в минуту-две, не испортив тоста излишними длиннотами. Но сказать главное, по-моему, мне удалось. Ну здравствуй, Москва!
Михаил Пеймер. Ярославль, 2019 г.
Вторую часть читайте в субботу, 16 мая.
| Карта сайта