0Глава 1: Здравствуй, Москва!
Глава 2: Моя 37-я школа
Глава 3: Клуб юного туриста
Часть 4: Наш Сталинград
Сегодня воскресенье, 31 января 2016 года. Семьдесят три года назад в этот день метроном истории отсчитывал последние часы и минуты до окончания одного из самых кровопролитных сражений Великой Отечественнй войны.
Оставалось совсем немного времени до полного разгрома миллионной отборной армии фашистской Германии на Волге, до триумфального окончания героической Сталинградской эпопеи. Она поставила жирную точку, обозначив конец малым и большим победам гитлеровских войск и начало принципиального перехода стратегической инициативы на сторону Красной Армии.
К тому времени реактивная артиллерия, как её официально именовали - Гвардейские миномётные части, а щедрые на выдумки солдаты прозвали «Катюшами», - формировались отдельными Гвардейскими трёхдивизионными полками Резерва Главного Командования и придавались во временное оперативное подчинение фронтам и армиям. После грандиозного прорыва двух фронтов западнее Сталинграда 19 ноября 1942 года огромная группировка фашистских войск, ядром которых была 6-я Панцирная Армия, руководимая генералом - фельмаршалом Паулюсом, оказалась наглухо окружённой. Штаб нашего 72-го полка находился в боевых порядках 66-й Армии Донского фронта, а две батареи 336-го Гвардейского дивизиона гвардии майора Галихайдарова были приданы двум дивизиям этой Армии. К тому дню уже более четырёх месяцев я командовал в этом дивизионе второй батареей, находящейся в балке «Хуторная», на гребне которой был мой НП в ряду боевого охранения одного из стрелковых полков.
Возможный читатель этих строк пусть не удивляется, как глубокий старик без всяких дневников, без чьих бы то ни было подсказок помнит имена, номера частей, даты. Мне иногда кажется, что я болен непреходящей памятью о Великой Войне. Да и не только я... В детстве и отрочестве я ужасно завидовал мальчишкам из произведений Аркадия Гайдара, из кинофильма «Красные дьяволята» и им подобным. Как ни парадоксально, но мы во дворе, в школе всегда говорили о войне, мы мечтали о ней, предвкушая свои возможные подвиги. Это потом, после окончания войны, стереотипная фраза «лишь бы не было войны» часто звучала на митингах, праздничных демонстрациях, собраниях и просто в быту от усталых бабушек и матерей. Но тогда, в детстве, в рано наступившей зрелой юности, мы именно мечтали о войне, как о чём-то объективно необходимом. Мечтали о подвигах, о торжестве Мировой Революции, о непременной победе трудящихся всего мира над «империализмом». Фантазировали о каком-то невероятном Светлом Будущем, которое станет памятником нашему подвигу. Не удивляйтесь - мы действительно жили предстоящей войной, и последующее поступление в военное училище было естественным и у многих единственно возможным продолжением жизни, готовностью к свершениям и реализации мечты. Для ребят, не призванных в Красную Армию по состоянию здоровья, жизнь нередко теряла смысл.
Со мной в классе учился Серёжа Тихомиров, переболевший какой-то неведомой мне болезнью, с непослушными руками и ногами, навсегда освобождённый от физкультуры и физического труда. В Красную Армию его не взяли, и он вынужден был поступить в один из ВУЗов. Сергей несомненно стал бы достойным учёным или инженером, учитывая его недюжинные способности. Но когда началась война, он ценой неимоверных усилий, обиваний порогов, настойчивых требований был зачислен в ополчение и... погиб в первом же бою. На стенде школьного музея его имя в ряду выпускников, погибших в битве с фашизмом.
А для меня и после войны ни на день не кончалась эта Великая эпопея. Я готов признаться, что самым любимым отдыхом от «трудов праведных» все семьдесят послевоенных лет были для меня встречи с фронтовиками, воспоминания о фронтовом братстве, об однополчанах, навсегда оставшихся на трагическом и героическом пути к Победе. Каждое утро, просыпаясь, ещё несколько минут оставаясь в постели, я пытаюсь припомнить эпизоды этого дня в череде военных событий, перетряхнуть память о делах минувших грозовых лет , о соратниках. И память стала послушной, хранит бережно имена и образы полюбившихся офицеров, сержантов, солдат. Она по первому требованию разворачивает панораму событий - в красках, с деталями, часто даже с содержанием разговоров, споров, перебранок... Вот и сегодня я вспомнил 31 января 1943 года и последующие два дня.
Заканчивалась очень холодная, суровая, рано наступившая зима. Она создавала нам немалые проблемы в битве с немцами, но одновременно до предела снизила боевой дух наследников тевтонских рыцарей. В конце января проклюнулся намёк на предстоящую весну. По всему было заметно, что немцы изрядно устали от совершенно безуспешных попыток прорвать кольцо окружения, утратили веру в обещанную фюрером поддержку извне для ликвидации котла и освобождения отважных сынов Третьего Рейха - замерзающих и голодающих. Честно говоря, и мы устали от их нежелания прекратить, наконец, бесполезное сопротивление. Кроме своей ежедневной методической работы по сжиманию кольца окружения, недопущения любой возможности подбросить по воздуху продовольствие, боеприпасы, технику и одежду гибнувшей группировке, мы жадно вчитывались в информационные сводки, ждали поступления центральных газет. В то время, когда Донскому фронту было приказано расчленить огромную группировку Паулюса и сломить в кратчайшие сроки с минимальными потерями сопротивление врага, немалые силы Юго-Западного и других фронтов ринулись на запад, на освобождение Украины, центральных областей России. Я с восторгом читал вслух в офицерском блиндаже о стремительном наступлении наших войск, о разгроме вражеских дивизий, утративших былую боеспособность после потрясения от сокрушительного разгрома в Сталинграде. После флангового прорыва и создания прочного котла, отрезавшего почти полумиллионную отборную армию противника от активных действий, мы выполняли заключительный акт разгрома, принуждая её прекратить сопротивление и капитулировать. Но всё равно мы тайно завидовали наступающим войскам, с каждым днём продвигавшимся на Запад, освобождая Восточную Украину, центральную Россию от пришельцев.
Однажды ещё затемно командир дивизиона вызвал к себе на разбор итогов прошедшего боевого дня и заданий на предстоящие сутки командиров батарей, наших политруков, ставших по приказу Сталина о введении единоначалия в Красной Армии замполитами. Это были Юра Лужин, выпускник одного со мной военного училища, Сергей Марфин и другие. Майор любил утренний чай в кругу своих ближайших помощников и поздние посиделки после окончания дневных ратных дел, когда уцелевшие, не отправленные в санбат, вконец уставшие бойцы получили возможность поспать. Выслушав доклады, командир дивизиона поставил задачи и, отпуская подчинённых, высказал суждение, что «не сегодня - завтра» с окружением будет покончено. Было ещё темно, к утру подморозило. Я шагал, чувствуя за собой ординарца, по протоптанной тропе к своему наблюдательному пункту. Этот небольшой блиндаж, крытый щитами от снарядных ящиков, способных защитить обитателей от снега, но не от мин и снарядов, оснащённый стереотрубой, тщательно замаскированный, никогда не пустовал. Из взвода управления батареи, где командиром был лейтенант Миронов, тоже выпускник нашего училища, в установленной очередности дежурили по три бойца: радист, телефонист и разведчик, фиксирующий все подвижки на переднем крае в своём секторе обстрела. В одну линию с нашим блиндажом располагались небольшие окопчики боевого охранения. Солдаты охранения стрелкового полка тоже менялись, спать в охранении категорически запрещалось. Обогреться в таких окопах было невозможно, курить тоже. Но бойцы всё же нарушали запрет и курили, пряча махорочные скрутки, рискуя не столько быть обнаруженными противником, сколько получить взыскание от своих командиров.
Я ещё не успел спуститься в блиндаж, когда услышал вдруг какой-то невнятный шумок. Услышали его и пехотинцы, высвобождаясь из окопчиков. Я пригнулся, всматриваясь в предутреннюю темень, но ничего не разглядел и начал медленно продвигаться в сторону немцев. Тотчас около меня появились ординарец и разведчик, покинувший блиндаж. Фигуры идущих немцев, заставившие нас залечь и снять предохранители с автоматов, обозначились в редеющей темноте. Немцы шли медленно, ощупью, с поднятыми руками, некоторые с оружием за спиной, но больше без оружия. Бойцы охранения направили сдающихся по обратному склону вниз, усадили, отобрали оружие. Эти отчаявшиеся немецкие солдаты пошли сдаваться именно ночью, чтобы не расстреляли свои же, выполняющие роль заградительных отрядов. Один из дезертиров сумел объяснить, что их часть не способна оказать какое бы то ни было сопротивление, что немцы ждут с нетерпением команды штаба армии о прекращении огня и капитуляции. Потом добавил, что все смертельно голодны. Вид этих измученных людей, ещё недавно поющих раскатисто фривольные немецкие песенки, гордо идущих в бой, уверенных в своём высшем праве топтать чужую землю, презирая противника, заранее обречённого на поражение, постепенно менял наше отношение к ним. На смену жгучему желанию избить этих пришельцев из так называемой цивилизованной Европы, поставить в строй и расстрелять за все их злодеяния появилось сознание солдатского долга, не допускающего бить лежачего. Присмотревшись к этим неуклюжим, одетым во что попало, горестно поникшим, ожидающим с тревогой своей дальнейшей участи, утратившим не только солдатскую выправку, но и нормальный человеческий облик людям, советские солдаты начали пересмеиваться, затем протягивали пленникам табачок, а кое-кто и припрятанную горбушку.
Я живо вспомнил этот эпизод, который был своего рода прелюдией последующих двух дней. Последние пару недель нашим дивизионам практически воевать уже не приходилось. Боевые порядки противных сторон были так близки, что залп не то что батареи, а даже одной установки мог нанести поражение не только врагу, но и нам. Мы активно пользовались в основном миномётами, да и то батальонными и полковыми. Почти круглосуточно, с определённой периодичностью радиовещательные маневренные установки по всему фронту призывали немецкое командование, офицеров и солдат прекратить бессмысленное кровопролитие и капитулировать. Мы ждали... Мы с нетерпением ждали конца этой операции, когда можно будет ринуться в новый бой, теперь уже не на Волге, а на Днепре и Даугаве, на берегу Вислы и Одера...
А через два дня прозвучала, наконец, долгожданная команда о прекращении огня и началось великое ликование, повторившееся через год в Ленинграде, а ещё через полтора года - в Берлине.
Михаил Пеймер. 31. 01. 2016
| Карта сайта