3
Всем, чье понимание фотографии выходит за рамки обычных карточек на память, его имя хорошо известно. Ну, еще бы: Сергей Максимишин – дважды лауреат «World Press Photo» – фотографического «Оскара», обладатель многих наград «Россия Пресс Фото» и других уважаемых в фотосообществе конкурсов.
Сергей Максимишин – это еще и один из немногих российских фоторепортеров, сумевших выйти на мировой уровень: публиковаться в ведущих периодических изданиях России и мира. В их числе – «Русский репортер», «Известия», «Огонек», «The Times», «Time», «Newsweek», «Parool», «Liberation», «Washington Post», «The Wall Street Jornal», «Stern», «Corriere della Sera» – список громких названий можно продолжать долго.
Учиться у Максимишина мечтают очень многие. У некоторых это даже получается. Однако удача оказаться в числе учеников Сергея Яковлевича бесплатно, да еще никуда не выезжая за пределы своего маленького городка, выпадает мало кому. В этом смысле рыбинским фотолюбителям крупно повезло: мастер‑класс Сергея Максимишина недавно прошел в Рыбинске, в НПО «Криста». Четыре вечера подряд он общался с местными фотолюбителями и, по собственным словам, рассказал абсолютно все, что знает о фотографии. А в завершение этого, прямо скажем, неординарного для Рыбинска события гость дал эксклюзивное интервью. Наиболее яркие его фрагменты предлагаем вашему вниманию.
«Ни разу в жизни я не испытывал давления»
– Сергей Яковлевич, вы работали на ведущие СМИ России и мира – ограничивалась ли где‑то ваша творческая свобода?
– Ни разу в жизни я не испытывал давления. Потому что если вы работаете на приличный журнал, его интересует именно ваш взгляд на ту или иную проблему. В хорошем издании фотограф считается журналистом, наравне с пишущим. В отличие от районной газеты, где фотографа принимают за обслуживающий персонал. Более того, если вы работаете на какой‑нибудь иллюстрированный журнал типа «Stern», то писатель будет ходить и штатив за вами носить, потому что у вас будет 6 полос, а у него только две. И если он напишет неудачно, то перепишет, а если вы плохо снимете, то уже не переснять.
– И раньше так было?
– Да. Я пришел в «Известия» в 1999 году. Там в конце 1990‑х – начале 2000‑х была абсолютная свобода. Более того, руководство хорошо понимало, что фотограф умирает в газете, становится подобным водителям, которых посылают на задания. Поэтому у каждого из нас были свободные дни – каждого заставляли делать свои темы. И мы отрывались. Тогда же я стал работать для других журналов: сначала – для «Огонька», потом и для «Time». А когда вас «Time» посылает в Афганистан, ну, какое давление? Вы там абсолютно свободная, автономная единица. Следующим был Ирак – то же самое. После Ирака у меня уже появилось имя. А когда у автора есть имя, на него уже как‑то не давится. Да и потом, что на меня давить, если я и так продукт делаю? А если бы я почувствовал где‑то желание меня ангажировать, то, наверное, перестал бы работать на это издание.
«Великими фотографов назначают»
– Какого фотографа можно назвать великим?
– Великий тот, у которого есть фотографии, автора которых никто не помнит. Ну, вот «Знамя Победы над Рейхстагом». Никто не помнит, что автор – Халдей. Или фото, где комбат поднимает солдат в атаку. Никто не помнит, что его снял Альперт. Или американское фото «Водружение флага над Иводзимой», которое потом развернули в мемориал… Потому что все эти фотографии – уже иконы. А ведь были великие фотографы, у которых нет ни одной такой фотографии. Вот сколько было у нас прекрасных военных фотографов. Они постоянно спорили относительно того, кто из них прекраснее, хотя все знали, что самый крутой – Всеволод Тарасевич. Однако нет у Всеволода Тарасевича ни одной карточки, которая стала великой: не назначили. Хотя он действительно был гений, единственный, кто оставил после себя школу. Вот и я задумываюсь о том, что после меня останется, и есть ли у меня такие карточки.
«Новости сегодня снимают не фотографы, а блогеры»
– Как бы вы определили деятельность фотографа, работающего сегодня для СМИ?
– Это не искусство, но точно творчество: происходит слияние арта и дока. Помните художника Верещагина? Он был в туркестанском походе и писал. Так вот, мы сейчас – такие же Верещагины, художники на злобу дня. Это не от хорошей жизни. Раньше фотография меняла мир. Помните знаменитую фотографию, на которой вьетнамская девочка бежит из деревни, в которой горит напалм? Она, снятая британским фотографом в 1972 году, в свое время так шибанула по мозгам, что миллионы людей вышли на улицы. Сейчас для такой реакции я не знаю, что нужно снять. Однажды Ирина Меглинская, известный российский специалист в области фотографии, готовила для журнала «Афиша» большой материал о документальной фотографии. Она попросила меня написать редакторам журналов, с которыми я работаю, и задать им ряд вопросов, в том числе такой: «Какая фотография, снятая за последние 15 лет, изменила мир?» Те, к кому я обратился, ответили как под копирку: «Фотография больше не меняет мир». При этом все указали на одно и то же: помните, пьяные американские солдаты снимали, как они мучили заключенных в иракской тюрьме Абу‑Грэйб? Вот все назвали эту непрофессиональную съемку. Потому что в ней было то, чего люди прежде не видели. Мы же сейчас идем в тылах телевидения: они оперативнее нас и т.д. Мы на наших снимках показываем много ощущений – это круто, но информации у нас стало мало, а новости – это базовая потребность. Как только новости прорываются, это всегда бомба. А новости снимают уже не фотографы, а блогеры, потому что они всегда и везде со своими мобильниками. Конечно, мы не перестали быть нужными: ведь, допустим, став свидетелем землетрясения, блогер снимет, как рушатся дома, а вот для того, чтобы снять то, что произойдет потом, уже нужен журналистский навык. Но в общем если раньше мы были первыми, то теперь идем уже в тылах. Мы перестали производить «иконы».
– То есть у фотографии остаются примерно такие же полномочия, как у живописи?
– Да. Представьте, что запретят фотожурналистику, и что будет? Ничего не будет. Если раньше мы, фотожурналисты, были собственно журналом, то теперь мы его украшение. Фотожурналистика при смерти еще и по экономическим причинам: вся реклама ушла в Интернет. Журналы тоже ушли в Сеть, но если карточка, опубликованная в журнале, стоит 300 долларов, то карточка, опубликованная в Интернете, стоит 10. Поэтому для фотографов настали тяжелые времена. Фотографией продолжают заниматься только самые преданные этому делу люди.
«Фотография сегодня – это исследование больших, серьезных вещей»
– Каким образом сегодня фотограф может профессионально расти?
– Знаете, какая самая большая проблема у русских фотографов, особенно провинциальных? Они ставят перед собой заниженную задачу. Я всегда думал: как мотивировать крепкого фотолюбителя. Допустим, человек уже 5 лет снимает красивые карточки, у него уже есть приличное портфолио. Как человеку объяснить, что если у него есть 100 хороших фотографий, то нужно еще что‑то сделать, чтобы было 105? Человек все менее и менее мотивирован. И мне кажется, что основа всего – книжка. Ведь на Западе как только речь заходит о каком‑то фотографе, сразу спрашивают: «Где можно посмотреть его книжку?» Фотографы и писатели занимаются одним и тем же делом – им нужна одна большая тема.
Фотография сегодня – это не делание красивых карточек, это исследование и рассказывание каких‑то больших, серьезных вещей. Сегодня все большие фотографы мира так и работают. Условно говоря, пишут романы. У каждого есть какая‑то сквозная тема. Мне, например, дико нравятся цивилизационные стыки, проявления причудливых проникновений одной цивилизации в другую. У меня уже много таких фотоисторий.
«Культура охраняет границы, а искусство выходит за них»
– Вы двукратный победитель «World Press Photo», хорошо знаете особенности этого конкурса. Скажите, насколько он объективен?
– Вот когда начинается весна? Когда раздается плач фотографов, не победивших в «World Press Photo». Кричат, что все куплено, ангажировано, что шансов нет. А на следующий год опять посылают туда работы и опять плачут… Понятно, что все члены жюри этого конкурса – люди, которые живут в неком информационном потоке и в какой‑то степени являются продуктом этого потока. Но вот о том, что кто‑то кого‑то хотел там протащить, я даже не слышал.
Если же говорить о моих претензиях к «World Press Photo», то они скорее заключаются вот в чем. Судят в этом конкурсе суперпрофессионалы, и быть членом жюри «World Press Photo» не менее почетно, чем победить в нем. Однако им же мало просто выбрать хорошую карточку – они хотят определять тренды. Поэтому они часто не отмечают просто хорошие истории, отмечая какие‑то новые, революционные. Решение жюри «World Press Photo» – это часто манифест: оно хочет нам что‑то сказать, например, что одно в прошлом, а за другим – будущее. И в этом беда: если члены жюри выбирают работы спорные, значит, некоторые бесспорные в лидеры не попадают: число медалек ограничено.
– А почему наградами часто отмечаются провокативные фотографии?
– А почему провокативность – это плохо? Ведь культура охраняет границы общественной жизни, а искусство выходит за них. Поэтому, если в произведении нет провокации, зачем оно нужно? Ведь изящное искусство и современное искусство – это разные вещи. Изящное искусство нужно, чтобы сделать человеку хорошо – решение такой задачи уже практически ушло в дизайн. А вот современное нужно, чтобы сделать плохо: современный человек оброс жиром – его надо пробить. Художник, работающий в векторе современного искусства, и фотограф‑документалист не должны нас ласкать. Они должны нас теребить, ковырять булавочками в наших ранках, потому что у нас слишком сытая жизнь.
| Карта сайта